Бури над Реналлоном - Страница 15

Юноша покачал головой: и впрямь не ко времени празднование затеяли.

Он полежал еще какое-то время, следя за тучами. Боль опять утихла. А от травинки (довольно жесткой), теперь впившейся в затылок, казалось, исходит тепло. Впрочем, это могли быть игры сознания: Линд не вполне чувствовал свое тело.

Тем временем совсем стемнело. Даже та пародия на свет, что окружала раненого, исчезла. А тучи остались, хотя дождь стих. Но за целый день лежания под мелкой изморосью даже влагостойкая одежда следопыта промокла насквозь.

Стало свежо, дневная духота ушла. Линд почувствовал озноб. Лежать дальше не хотелось.

С трудом, в несколько попыток, ему удалось подняться. Голова вновь закружилась. Стало совсем холодно.

«Сколько же я крови потерял? – подумал следопыт, едва не падая. – Похоже, больше, чем можно. И – проклятье! – зубы… Я теперь обречен шепелявить».

Ощупав языком рот, следопыт скривился. Мало того что выбитые зубы болели, так еще и острые обломки царапали язык.

«Ладно, что уж теперь?.. Придется привыкать жить с этим. Надо прекращать болтать. «Молчаливый Линд» звучит много лучше, чем «Шепелявый Линд». Пойду-ка я к людям. Там пьют горячее вино с травами, может, согреюсь».

Шатаясь, как пьяный, он двинулся на свет и звуки праздника.

Отношения пограничных поселков с буйными соседями всегда складывались непросто. Нары видели в городках источник рабов и предметов роскоши, люди видели в нарах неизбежное зло. Диалог между народами не складывался.

Каждое лето подросшие кочевники отправлялись в поход – добыть первую кровь, научиться сражаться и выживать в лесу. А если повезет – разжиться рабами и разбогатеть. Порубежники каждый раз давали отпор, но не покидали опасных мест: удаленность власти, отсутствие налогов и возможность жить так, как им хочется, удерживали их.

В свою очередь, властям было выгодно держать добровольных стражей границы, и местным владетелям не только запрещалось притеснять такие форпосты, но и предписывалось оказывать разумную помощь.

И так длилось десятками оборотов. Обычно нары приходили силами до сотни, разбойничали в окрестностях городков, хватали неосторожных охотников или лесорубов, пытались нахрапом захватить поселения, но, получив отпор, откатывались обратно. Порубежники привыкли к такому порядку вещей.

Но в прошлом обороте молодой владетель Варендир, то ли решив потешить воинское тщеславие, то ли мстя за какую обиду, созвав в союз дружины других владетелей, дал большое сражение переправляющемуся войску наров, в жестокой сече уничтожив молодняк полностью.

И теперь кочевники пришли мстить.

Оборот они копили силы, разведывали переправы, готовились. Пришедшие сейчас в Карастон были небольшим отрядом, отделившимся от войска. Основные же силы двинулись на Терлаг, вотчину Варендира.

Расчет военного вождя наров был верен. Карастонцы, несмотря на близость фронтира, были не воинами. Охотники, лесорубы, искатели удачи. Кто-то бежал от правосудия, кто-то искал лучшей жизни. Да, большинство знало, с какого конца браться за меч. Но в столкновении с обученным войском шансов у них было немного. А неприятие порубежниками любой организующей силы и стремление жить свободно сыграли с ними злую шутку: мало какой форпост мог похвастаться серьезным укреплением, жители надеялись на стену и почти поголовное владение всем населением луками. Но профессиональные военные в таких городках не задерживались, а городская стража, хоть и владела оружием чуть лучше остальных, серьезной силой не являлась. Нарам, живущим войной, захватить форпосты было несложно. Особенно если учесть внезапную беззаботность, охватившую защитников накануне сражения…

Не учел вождь двух моментов: наличия в Карастоне шейри и прибывшего накануне отряда жреца. Пятнадцать бьющих без промаха луков и сработавшиеся наемники изменили соотношение сил.

Но и так потери были чудовищными: погибли и были тяжело ранены две трети жителей Карастона. То есть подавляющее большинство мужского населения.

Веселье было с налетом угрюмости. Да, звучала зажигательная музыка, да, стояли открытые бочки с вином и каждый желающий мог залить свою печаль веселящим напитком. Но никто не танцевал, не слышно было смеха. Люди в основном молчали.

На появившегося следопыта с ужасной раной на лице, залитом запекшейся кровью, смотрели как на выходца. Никто не подошел к нему, никто не заговорил. Напротив, при его приближении разговоры стихали.

Линд подошел к открытой бочке, достал из поясной сумки помятый в ночном бою походный кубок, налил себе вина и приподнял над головой:

– Жа пофеду! – смог выговорить он.

Вокруг наступила тишина. Все взгляды обратились на следопыта.

– Ты откуда такой выискался, мил-человек? – спросил пожилой охотник, подслеповато щурясь на Линда.

– Ш тофо шфета, – усмехнулся тот, делая глоток.

– Оно и видно… Эта что ж, сейчас все мертвяки сюда подтянутся? – неприязненно спросил еще один старик в полотняной простой одежде и жилетке лесоруба.

Линд покачал головой:

– Про фругих не шкажу. А я щейчаш уйду. Ш победой ваш!

Линд качнулся, едва не уронив кубок. Взгляд его выцепил укрытый балдахином стол магистра, ярко освещенный масляными светильниками. Единственный стол на весь праздник, остальные праздновали стоя.

Кроме градоправителя и советников за столом сидел фальшивый жрец Герата. А поодаль расположились все семь наемников – израненные, перевязанные, но все живые. Хотя Линд мог поклясться, что сам видел, что как минимум двое погибли.